Она нарочно шла от метро пешком. Мысль попасть в ненавистную, пустую квартиру вызывала неприятие, даже страх. Хотелось дольше оставаться здесь, среди людей, радующихся жаркому летнему вечеру в обычно промозглом городе.
Луч скатывающегося солнца отразился на серебристой точке, уносящейся в иную жизнь. Может это его рейс? Три месяца отпуска и вот, очередная морская вахта. Час назад, прощаясь с мужем в аэропорту, не смогла заплакать. Все жены, как жены, прилично ревели белугами, а она прижалась к его плечу. Так проще было скрыть глубину равнодушия. Не добивать его, уже вырванного от дома, тоскующего. Это они, моряки, только так, бахвалятся за рюмкой, мол, не успели прийти, а уже снова тянет в моря-океаны. Нет просоленной душе горше, как эти последние деньки. Это неловкое топтание в аэропорту, ожидание может, скажет любушка недосказанное, заветное, такое, что отпустит ледяную длань с сердца. Может по иному, как облегчит тяжесть непомерную, касанием, взглядом, который пронесет он с собой каждым днем до возвращения.
А не смогла. В последний момент неловкая, скомкала, заторопила. Первые на регистрацию подошли. Будто спешила вытолкнуть из жизни. Что-то сказала, невпопад, что-то сделала. Улыбнулась на прощание. Он тоже, виновато, побито.
Вышла из терминала на деревянных ногах. Плохо, люто на душе. За себя – мразь, за него, за виноватость эту, угодливость принимать ее душевные завихрения на собственный счет, не как в обиду, а в прегрешения.
Все шесть лет брака. Да было ли их шесть, ежели вместе проведенные дни перечесть. Спокойный, рассудительный, голоса ни разу не поднявший. Носился с молодой, капризной женой аки батюшка с хоругвью. Ан не полюбила. Даже больше. Разве можно описать угасание того, что никогда не давало тепла? Зачем вышла? Моряк, молодой, успешный. Подруги белье не успевали влажное менять от одного взгляда на красавца. Так, сами, на руках в ЗАГс и принесли. А он? Слуга царю, отец солдатам. Педант до мозга костей. Палата мер и весов, с фантазией Малевича.
Полотенчики от малого до великого в отдельных стопочках лежат. Костюмы в гардеробе справа налево по отенкам. Носочки –трусики в ящичке по линеечке. Душно! Да разбросал бы он эти носочки что ли, забыл бы хоть один на полу. Вспылил разок, накричал, переколотил посуду, или саму, по-отечески, не за дело, повода не давала особого, так для порядка. Напился бы на праздники. Начудил, покуролесил. Но нет, и не с кем. Друзья-коллеги такие же, ровные, глянцевые. Солдатики оловянные на плацу. От разговоров в компании их, жен ихних, уши кровоточили, воздуха не хватало. Хотелось кисти, красок, и на иконы лики непорочные перенести.
Даже на курортах не позволял себе рамки перешагнуть, кол из задницы вытащить. Не муж – матрона наставница. Раз на рок-концерт уговорила. Побелел, когда сорвалась с места в фан-зону. Вокруг бесновалась, ликовала, ревела, толпа. Он истуканом, руками отталкивал скачущих подле. Словно не на языческой вакханалии, а на смотре торпедных катеров. В машине полезла к нему:
- Давай, прям здесь?! – потянулась лицом к молнии его брюк.
- С ума сошла? Люди кругом!
- Да, бес с ними, темно, а кто увидит, тебе жалко?
Не дал, остановил. Дома, перед сном, захотел близости. Но, уже не хотела она.
Диск солнца исчез за стенами города. Очнулась, огляделась. Мамочек с колясками заменила разношерстная толпа, спешащая по увеселительным делам. Из распахнутых окон заведений уже раздавались хмельные, чуть более громкие голоса. Пора, а забрела далеко. Продлевая прогулку, решила не срезать дворами. По окружной, ближе к свету, музыке, чужой потехе. В парочках, сидящих за столиками пыталась угадать, кто уже любовники, а кто еще только смакует приближение того самого, волнительного момента первой встречи. Она улыбалась, желая всем им огласить темноту ночи криками счастья. Ей ничто не мешало присоединиться к ним. Достаточно сесть на свободное место, устремить томный взгляд в никуда. Сами потянуться. Наружу вывернуться в остроумии, щедрости, умении предложить себя, успевай выбирать.
Да не того хотела. Шесть лет патоки не смыть случайной интрижкой. Скучно, не нужно, банально до пошлости. Не успела за мужем кровать остыть, а любовник на пороге. Впрочем, и не голодна. Секс? Что ж, у них был секс. Средний муж, средний член, средний секс, с взаимным стремлением к удовлетворению партнера. А иных мужчин она не знала.
Скоро поворот на свою улицу. Замедлила шаг. Еще немного воздуха перед прыжком в ночь лежания с открытыми глазами. На миру и смерть красна.
- Эй, миляга! Пойди сюда. – хрипловатый окрик вырвал из сосредоточенного саморазрушения, - Ты, ты, подойди, чего боишься?
Оглянулась. Уродливая, хрущевская громада общаги, заселённая приезжими работягами с окрестных строек. Здесь тоже вечерами веселье, только иное. Мужики по лавочкам, с пивасиком и покрепче, стайки девушек, в боевой окраске. Сейчас народа меньше. Предстоящие праздники разметали многих по домам.
Молча подошла. Двое суровых дядек, наспех, грубо выбритых в толчее многолюдного проживания. Иссеченные мужицкими думами лица, огрубевшие, жилистые лапища. Давно потерявшие веру и в Правду, и в господа Бога. Не люди – скалы. Труд каторжный окончившие, сейчас в единой своей отраде - хмельной рюмки да честной компании.
Тот, что повыше, бесцеремонно откинул ее волосы с лица:
- Чет раньше тебя не видно было. Новенькая?
Набрала она воздуха, собралась рассказать, мол, не за ту ее приняли, не девка гулящая за клиентом, жена честная, но … не сказала. Что-то взбудоражило в мысли быть зачисленной в ранг тех, для которых лечь с мужчиной не есть плод долгих раздумий, встреч, терзаний, консультаций с подругами. А очередной член в вагине, легко, просто, грязно. Именно в этом «грязно» гнездился самый смак порока. Будто прилизанная, чистая девочка в белом платьице, вдруг оказывается насилуемой без разбора в окружении нечистот. Вот этот переход в иное состояние, от обычного и стал сигналом ее возбуждения. Не душевного, физического. Ток, ток, маленькими иголочками по коже, соски сами налились, так, как доселе в близости с мужем не испытывала. Низ живота свело, приятно, томительно.
Она опустила глаза:
- Новенькая.
Сказала, сама испугалась. Да она ли это? Теперь бежать, развернуться и бежать. А ноги на месте.
Высокий пальцем задрал ее подбородок. Рассмотрел, глазами прищуренными, с веселым огоньком. После, рукой по груди. По-хозяйски, оценивающе:
- Сиськи маловаты. Люблю доечки, чтоб руками помять. Ну, ладно. За десятку пойдешь? Нас в комнате шестеро, однако, без глупостей. Лишнего не снасилуем. Можешь у своих спросить, нас тут каждая знает.
Доселе молчавший, протянул ей бутылку, от которой пил с горла:
- Чего раздумываешь. Чем ночь валандаться, по одному собирать, так мы тут уже, в сборе.
Она приложилась к напитку. Едва вытерпела пару едких, резких глотков. Задохнулась. Голова сразу замутилась.
- Ну, что, надумала?
По лестнице поднималась держась за поручни. Встречные мужики, с голыми торсами, полотенцами через плечо, присвистывали, пошучивали. Она не слушала. Стук мысли: «что я делаю, что я творю», затмевала все прочие звуки. Высокий толкнул облезлую дверь. В тесной комнате, проветриваемой, но прочно впитавшей запах мужицкого проживания и крепкого табака, три кровати в два яруса. Обитали, сидевшие за накрытым столом, уже начали отмечать праздничное завтра. Обернулись на вошедших по команде. Несколько мгновений осмотра, после заулыбались, довольные. Начали сдвигаться, освобождая место.
Робко делая ПЕРВЫЙ шаг на встречу, она осмотрелась. Тут ждали шлюх. Тем не менее. Убрано, вымыто, опрятно. Сами чистые, благоухающие дешевыми дезодорантами, одетые в свое, самое лучшее. Впрочем, шлюх ли? Таких же «понаехавших» сестер по несчастью. А шлюхи ? Что ж, все шлюхи, кто руками батрачит, а кто - чем может.
Глядя на ее нерешительность, на взгляд загнанный, высокий заметил:
- Точно новенькая. Ты, девка, смотри, коль, что не так, посиди с нами, подумай, а нет, то иди с Богом. Проведу.
Остальные тоже недоуменно замолчали, напряглись, выжидая. Вот эта самая возможность одуматься, изменить принятое решение, мешало сейчас безвозвратно кинуться в пучину дурного но, такого невообразимо желанного поступка, который, навсегда изменить ее саму и жизнь. Выпустит годами запертого зверя безрассудности. Сейчас или никогда!
Она миновала освобожденное за столом место. Вышла на середину комнаты, под единую, тусклую лампу. Не смогла себя пересилить, отвернулась спиной к зрителям. Зажмурила глаза, вобрала воздуха. Рывком, как в крещенскую прорубь, сорвавшийся в страхе крик, глотая, платье, через голову долой. Все! Сделано!
Рукой груди обнаженной не прикрывая, в одних трусиках, повернулась к столу. Общий вздох, истосковавшихся по бабьему телу мужиков. Так на нее никто, никогда не смотрел. Она чувствовала, как сейчас, каждый из них глазами трахает ее. Нет, не читала, а именно ощущала шевеление их тел в чреве своем. Ради этого стоило родиться. От этого общего восторга, под убогой лампой отступали прошлое, муж, человеческий облик. ГРЯЗНО, СЛАДКО!!!
Сколько их? Всего шестеро? Мало! Впрочем, не встанет с этих штопанных, в пятнах простыней, не сдвинет ног, пока они не натешатся.
- Ну, шо, мужики, кидаем жребий, кому нераздолбанное? – предложил один из сидящих.
- Жене кинешь – без злобы пресек споры высокий, - Я за ней ходил, мне первому дорога. Ложись, миляга.
Штора отгородила их от застолья и веселой похабщины вслед. Высокий деловито, молча разделся. Рукой поласкал член. Она наблюдала за ним сидя на краю кровати.
- Чего ждем?
Встрепенулась:
- А как ты хочешь?
Вместо ответа он запустил пальцы в ее локоны. Крепко сжал затылок. Вставил член в рот, сразу начав елозить им, приходя в возбуждение. Уже и второю руку на голову, сам определяя темп и глубину.
Да разве ж с ней так обращались раньше? И не любила такого делать. Но никогда не отказывала мужу в просьбе минета, либо в ответ за его ласку. А этот не просит. Как хочет, куда хочет. Даже поежило ее от приятности. Не смогла, не удержалась в ожидании, пока он натешится ее губами. Сама руками вниз, к вульве. Одной раздвинула сочную, слезящуюся мякоть, второй - пальцы винтообразно сложив, в себя. Сколько могла, поглубже. Быстро, стоном, слюной, членом давясь, такое блаженство испытала, что в глазах потемнело, когда назад ее откинуло. Ногами руку зажав, до ломоты в кисти, зубами в подушку вцепившись, не закричала, завыла от накатившего, первого, небывалого такого, доселе, оргазма.
- У-у-у-у! – раздалось общее за шторкой, - Арсений, ты там с ней что делаешь?
А тот и сам, в первый миг недоуменный, даже испугавшись, однако после, довольный, осклабился:
- Эва, тебя разобрало, мужика что ль давно не было?
- Не было, миленький, давно не было. Иди сюда скорее! – придя в себя, почти натащила Арсения на себя.
Не зная правил проституток, не целоваться с клиентом, не трахаться без гондона, нарушила все. Так не терпелось впустить в себя член. Чтобы заполнил всю, чтобы каждый миллиметр его плоти без остатка. Извивалась змеей бедрами навстречу, отпуская и снова на таран его. Неудобно, кровать ходуном, того и гляди, развалится. Ногами в верхний ярус крепко уперлась, выше их задрав. Тогда еще лучше стало, когда головка раздувшаяся, прямо по матке, яйца с разбегу, сочно шлепая по ягодицам. За шею его бычью держась, подбрасывая себя телом, она жарко плакала, царапалась, кусалась:
- Давай, миленький, давай, не останавливайся! О-о-о, хорошо, да, вот так, глубже! Глубже засади, еще-еще-еще!
Иногда, в бешенном ритме, член вырывался, промахивался, рискуя порвать уздечку. Беспомощно тыкался, в неостановимом напоре. Тогда она ловила его рукой и, в очередную, безудержную разбежку тел, заправляла в себя. Не смог выстоять он долго. Сдался. Навалился Арсений всем могучим весом, душа хрупкое тело, яростными движениями бедер закончил. Взорвался внутри.
Пошатываясь, встал. Вздохнул воздуха, обтерся. Приходя в себя, молча одевался. Она и не ждала слов. Даже более. Не нужны они. С дырками не говорят. Ими пользуются, потом встают, уступая место другим. Только протянула руку за полотенцем.
Управившись с одеждой, Арсений отодвинул штору:
- Девка огонь, скажу вам, дикая. Кто там следующий?
Пришел следующий, за ним еще один и еще. После первого круга позвали к столу. Все-таки неприлично. Накинула чью-то рубашку, длинную по бедра. Так вышла. Чувствуя в ходьбе теплые капельки их семени, стекающие из глубин распятого множеством членов, лона. Удивленно отметила, что минуло порядочно времени. Усталость, вместе с тем и легкость, не принесли долгожданного полного удовлетворения. Словно, в один раз, ею овладело безумие похоти, когда после очередного соития, лишь больше распаляется желание. Все это она обдумывала сидя за столом, выслушивая тосты в свою честь, кому-то, что-то отвечая, обнимаясь и целуясь со всеми недавними любовниками. Она не хотела окончания этого шального безумия. Ну, вот уже жадные руки до конца разорвали пуговицы на рубашке. Усатые губы пытаются поймать ее соски. Смеясь, она берет упругие полушария в руки, подставляет ласке.
Праздник продолжается. Идти на кровать всем лень. Распаленная алкоголем компания, сметает стол. Ее кидают на него. Голова свешивается вниз, ноги на мужских плечах. Теперь никто не смущается. Ее берут толпой.
…..
Проснулась на закате. Впервые, со школьной поры, нет мыслей. Голова пуста, невесома, не о прошлом, ни о грядущих заботах. Сварила кофе. Пошла в ванну. Умылась. Сползший на плечо халат, обнажил грудь с кружочком синяка на ней. Свежая, мурлыкая под нос прилипчивую мелодию, вернулась на кухню. Восемь пропущенных от мужа. Установив камеру напротив, перезвонила. На экране его, озабоченное лицо:
- Манюнька, ты, где пропадала? Я уже думал, что случилось?
- Прости! – она наклонилась вперед, посылая ему поцелуй, - Я проспала целый день. Знаешь, каждый твой отъезд, мне все тяжелее. Я больше не могу так, любимый! Возвращайся, а!
Она заревела, по-настоящему, как никогда бы не смогла. Наслаждаясь собственной игрой. Удивляясь, как же это раньше у нее не получалось, ведь все так просто. Гордая актерским мастерством, производимым эффектом, его, внезапно заблестевшими глазами, добавляя все новые элементы выгаданных страданий, упивалась собственной мерзотностью. Неужели он не видит, прямо перед собой, ее захватанную, чужими грубыми пальцами грудь? Неужели неискренние сопли способны распрямить, до единой, извилины мужского мозга, затмевая очевидное? Значит, не ошиблась. И правильно, что сама взяла, то, что не дал он. Отныне только так. С облегчением встретила окончание звонка.
После душа, налюбовавшись в зеркале отметинами на теле, откупорила бутылку вина. Вчерашнее, обрывочными картинками врывалось в сознание. Подошла к окну. Стемнело. В доме, напротив, за унылыми квадратами штор, унылые дети, зубрили унылые уроки. Унылые жены, уныло пилили унылых мужей. Унылые кошки, уныло смотрели в ответ. Ей всех их было чуточку жалко. Поставив бокал на стол, она пошла собираться.